Ю. Османов об Аметхане Султане "ТРИ ВСТРЕЧИ"

 

ТРИ ВСТРЕЧИ

Три встречи и сразу — повесть? Пять-шесть часов, проведённых вместе, и — в мемуаристы? Да. Коснитесь три раза проводов высокого напряжения — и у вас может хватить рассказов на всю жизнь. И с полным правом вы сможете тогда остеречь иных: не играйте с огнём, если у вас слабое сердце!

Разные бывают и встречи. Придвинет судьба одного к другому и разведёт. Как в тумане вырастет перед тобой призрак или тень и — снова рыхлая пустота. Иная жизнь так и проходит — вышел ниоткуда, продрейфовал в тумане как гнилая тыква в пруду и ушёл в темноту — без смысла и следа. И никто не знает — жил ли человек вообще или так, призрак прошатался возле истории.

Другие встречи — это события. Даже вроде и не происходит ничего, а так, появился человек, глянул, сказал: «Убивец!», — и расколот, потрясён преступник до основания.

Конечно, и до встречи с Аметханом я был столько наслышан о нём из вторых и десятых уст, что имел о нём представление, как обычно представляем мы себе Чкалова, Скэндер-бека или Сераковского по книгам и кино.

Жизнь Аметхана — это целая эпоха, в которой запечатлены героическая борьба и победа над фашизмом и выход нашей Родины от стартов на деревянных ястребках на передние рубежи реактивной техники. Аметхан – герой этой эпохи, её творец как борец передового края, сын своего народа.

«Его имя сегодня называют в ряду таких легендарных испытателей, как Михаил Громов. Сергей Анохин. Григорий Седов… Для него земля и нёбо оставались полем боя и после войны. На этом поле боя он погиб во имя жизни, завещав нам свои мерила любви и дружбы, найденные им в годы войны», — пишет Муса Гареев, тоже дважды Герой Советского Союза, в своей книге воспоминаний «Летаю и воюю, взлетаю и сажусь», отрывки из которой опубликовала «Советская Россия» 17.01. 1980 г.

Любопытно сказано, правда? – «земля и небо». И погиб на земле и в небе. Правда, литературные портреты Аметхана скорее напоминают портрет-робот с краткой технической справкой — столько-то полётов столько-то сбитых самолётов, похож на того-то в ряду таких-то. А кто в ряду с Аметханом?

Долю живого материала дают воспоминания Рытова, Лавриненко, однако все эти живые голоса начинают как бы глохнуть по мере продвижения от описаний физического порядка в намёках и недомолвках.

Вот именно с той переломной точки, в той сфере, в которой печально и растерянно никнут, теряются голоса друзей и соратников, поистине глубоко и преданно любивших Аметхана и совесть которых чиста перед памятью о, нём, с этой точки, в этой, области «белого пятна» в облике, судьбе и истории героического «Бека» и пролегли события, описанные в данной повести. Аметхан рисовался в моём воображении кем-то вроде Спартака, своим мечом проложившим путь к вершинам славы, в ореоле которой, где-то возле звезд, продолжавшим свой ратный подвиг. Поэтому зимой 1965 года, когда находившиеся в Москве полномочные представители крымских татар, собираясь навестить Аметхана в Жуковском, пригласили меня съездить с ними, я с великой радостью согласился, несмотря на страшную занятость. Тогда я заканчивал МВТУ, писал диплом и был, как и все, впрочем, в мизерной «общине» студентов — крымских татар в Москве, в курсе событий в крымскотатарском вопросе, так как всё свободное время мы пропадали в гостиницах среди представителей. Они приезжали со всех концов страны — из Средней Азии, с Урала и Кавказа, из Ленинграда и Москвы.

Оказалось, с Аметханом была предварительная договорённость о встрече, несколько раз отложенной из-за неожиданных летных испытаний. Как одни из первой группы полномочных представителей, посланных в Москву крымскотатарским народом и уполномоченных представлять его волю и мнение по ленинскому решению вопроса перед высшим руководством, исключая тем самым любые промежуточные звенья, которые могли бы стать помехой или барьером, Аметхан Султан подготовил текст своего выступления на обещанном и ожидавшемся тогда приёме представителей народа Первым секретарём ЦК КПСС. Поскольку народ привык доверять партийному слову, представители напряжённо и серьёзно готовились к приёму, а народ принял решение, о котором известил ЦК, постоянно, вплоть до полного ленинского решения, держать в Москве группу полномочных представителей, меняя их по истечению трудовых отпусков. Том с текстами предполагаемых выступлений и мандатами, подтверждавшими полномочия, пределы компетенции представителей был сдан в ЦК, а копии выступлений широко читались и горячо обсуждались в народе.

День был рабочий. Поэтому собрались поздно, время поджимало, и пришлось взять такси. Из нас четверых лично знал Аметхана только Абляким Селимович Гафаров, москвич. Секретарь Евпаторийского РК ЛКСМ Крымской АССР, он затем долгое время работал с Землячкой. Во время войны в ЦК занимался вопросами, связанными с оборонной промышленностью, после войны был заместителем и исполнял обязанности председателя госконтроля, затем после серии понижений вернулся к химической промышленности, с которой начинал в Крыму (Сакский бромзавод) и где его заметил Серго Орджоникидзе,

Абляким Селимович был первым, с кем мне довелось познакомиться в Москве по приезду на учёбу: «Вот», — торжествующе показал я справку о приёме моих документов в МГУ. «Получишь студбилет. тогда и празднуй», — усмехнулся Абляким Селимович. И действительно уже через неделю меня «вытряхнули» из мраморных залов университета, впрочем, посовещавшись, милостиво разрешили забрать документы, так что я мог попытать счастья в другом институте. Всё, конечно, было сработано «чисто», как вообще обрабатываются грязные дела, когда в руках все средства, возможности и условия, и полная безответственность. Главврач, сообщив, что не допустит крымского татарина в университет, указал на Ташкент (туда сослали, там и поступать будешь, если примут) и написал наискось медицинской формы «негоден». Избранный для этого предлог — заболевание ушей — не мешал, однако, мне с отличием учиться и до и после, работать на заводах, в поле, в институтах, пройти, наконец, «академии» в песках Кызылкума.

«Уже грустим? — понимающе улыбнулся Абляким Селимович, — учиться можно в любом институте. Главное голова...» Когда я, взорвавшись, выразил всё негодование, вспомнив процедуру отказа, он только усмехнулся: «Ишь ты, горячий, как Аметхан. А у него в таких ситуациях за плечами уже кое-что было».

В эту поездку пригласил меня второй её участник — Сервер Бекиров, посланный в Москву рабочими Ферганы. В войну — матрос Тихоокеанского флота (39—47 гг.), участник штурма Порт-Артура в 1945 году, прошедший затем штрафные лагеря на лесоповале в Мурманской области, бесстрашный, весёлый и удивительно мягкий человек. Сервер-ага был близким другом нашей семьи и, в каждый приезд его в Москву мы не упускали возможности встречаться.

Третий спутник, занявший половину заднего сидения «Волги»,— представитель самаркандских рабочих, крымских татар, пенсионер, бывший сталевар Дуфли Сейтмемет-ага. Окончив по комсомольской путёвке техникум, с 34-го года он варил сталь на Керченском металлозаводе, а в войну и до выхода на пенсию — на Кузнецком металлургическом комбинате.

Сейтмемет-ага — керченский. Снисходительно внимая шуткам в свой адрес, парировал их сочными, короткими фразами, и каждое, его слово как перл и перец ложилось в беседу, каких бы сложных тем она ни касалась. «Ах, вы не гуляли в керченском порту» — проронил он после того, как мы долго смеялись его очередной реплике. По пути Сервер-ага и Сейтмемет-ага рассказывали о посещении приёмной Верховного Совета, в связи с созданием в то время комиссии по разработке новой Конституции СССР. В заявлении, поданном ими на имя члена комиссии А.И. Микояна, запрашивалось: «… согласно разрабатываемой Конституции — в каком аспекте мыслится возвращение нашего народа в родной край и восстановление его равноправия? Какова законодательная основа исправления нарушения революционной законности Советской власти?»

«Ну, и что вам ответили— спросил я. «Похоже» что референт не видел такой основы», — засмеялся Сервер-ага

Часам к девяти приехали в Жуковское. Было морозно и темно. Абляким Селимович заметно нервничал: «Можем не застать. Аметхан ни минуты ждать не будет». На звонки дверь, пошатываясь, отворил лысоватый приземистый человек в сатиновых линялых бриджах и майке-«сетке». Смущённые, мы неловко проследовали направо — в гостиную с диваном, покрытым ковром. Мужчина скрылся в смежной комнате.

«Аметхана нет?» — шёпотом спросил я.

Абляким Селимович наклонил голову в сторону спальни: «Я говорил — нельзя опаздывать. У него был тяжёлый полёт, и он уже выпил.

Я был разочарован. Ожидал увидеть как бы сошедшего с пьедестала воина, попирающего свастику, с мечом в руках. Моя трафаретная мальчишеская идиллия жестоко обманута!

Минуты через три дверь спальни отворилась, и вошёл одетый, собранный и, трудно было поверить моим глазам; абсолютно трезвый Аметхан. присел на диван и закурил трубку. Поздоровавшись ещё раз, Абляким Селимович коротко представил нас: Сервер — севастополец. Воевал на Дальнем Востоке. ПВО флота. Сейтмемет — керченский сталевар». Меня представили, как и положено у татар, — сначала — чей сын, откуда, наконец, учтивые отзывы о самом.

Сейтмемет-ага, с обожанием глядя на Аметхана, передал привет от какого-то «кореша» из Алупки. Как водится, поговорили о родных деревнях. Сервер-ага вопросительно посмотрел на меня: коньяк и сухое вино в столешниковском взяли, а о закуске в спешке не подумали. «Да-а», – озадаченно протянул Аметхан и ушёл на кухню. «К нам гости пришли. Выйди, познакомься. Да хлеб подай, пожалуйста», — донёсся его голос, и он вернулся с рюмками.

После продолжительной паузы хозяйка принесла блюдечко с хлебом и блюдечко с солением, которые исчезли через минуту. «Хозяйка, а у вас есть лук?» — спросил Дуфли. «Лук? — изумилась хозяйка, — какой лук?!» «А простой, цибуля? И хлеб, прямо буханочкой». Появилась очищенная луковица и ещё несколько кусочков хлеба. Сейтмемет-ага разрезал луковицу на пять частей, успокоил изумленную хозяйку: «Мы — татары. Аш болмасун, къаш болмасун». Аметхан, улыбнувшись, перевёл: «Еду не поставь, но и брови не хмурь».

— Кто твоя мать? — внезапно прервав разговор, который как бы случайно мои спутники то и дело переводили на русский язык, спросил Аметхан и объяснил по-татарски: «Этот парень не знает нашего языка».

Я объяснил по-татарски, что мама у меня белоруска, но родной язык понимаю, хотя и говорю с трудом. «Нет, правильно, — горячо возразил Аметхан, — ребёнок должен знать язык своей матери. Мой Арслан тоже говорит по-русски: ребенок должен знать язык своей матери». Аметхан достал карточку сына в военной форме. «Второй год служит», – с гордостью сказал он.

Разговор, свободно переходя с темы на тему, так или иначе, касался, возвращался к годам войны, незримо пронизанный духом чести, достоинства. «Наши люди всегда умели воевать», — сказал Аметхан. «В ПВО Тихоокеанского флота из моего призыва воевали 21 крымский татарин». «18 погибли», вставил Сервер-ага. Абляким Селимович, блестяще знавший историю, сослался на героические рейды крымских конных полков в Отечественной 1812-го года, в 1-й мировой войне. «Как это в песне народной поётся: «В Вене дома из красного кирпича, а австрийские солдаты трусливы как женщины». Все из наших больших людей хорошо понимали и обобщали основные тенденции исторического прогресса. Например, Гаспринский. Вон Юра может процитировать, он наизусть знает».

Цитировать наизусть я не стал, прочитал из блокнота наугад: «Великая равнина от Памира до Карпат — родина русского мусульманства. Русское оружие — его оружие, у русского и мусульманских народов — одна дорога к прогрессу и прекрасному будущему». «Это в 1905 году сказано — добавил я, для восточных народов время оказалось настолько спрессованным в последнее столетие, что это не могло не привести к сплаву в одном человеке-деятеле того, что в передовых людях более передовых народов воплощалось в нескольких, разделённых десятилетиями. Таков как раз Гаспринский».

— А с кем его можно сравнить? — поинтересовался Аметхан. — Как просветитель, он стоит в ряду величайших просветителей. Ему ещё двадцатилетнему юноше выдающийся тюрколог Вамбери пророчил будущее великого учёного. Как педагог, он может быть сопоставлен с Коменским и Ушинским, — он реорганизовал школу на Востоке. По воззрениям, по своему публицистическому таланту это то же, что у русских Чернышевский и Герцен.

Незаметно речь зашла о возрасте. «Мне сорок пятый, а лётный стаж — пятьдесят», — засмеялся Аметхан, объяснил, как это получается, и добавил: – Очень хочу полетать вокруг шарика... Не пускают! Он не смог скрыть обиду. Я представил себе голос Левитана, возвещающий: «Внимание! В космосе — Аметхан!» Как это реально и насколько это невозможно! Скорее можно услышать радиоинсценировку по какому-нибудь Первенцеву: «Татары! Татары! Жить не давали татары!» Пока звучат такие колокола лжи и ненависти, эта мечта невозможна.

— Знаете, что ещё мне хочется? — вдруг засмеялся Аметхан. — когда придётся в отставку, решится к тому времени вопрос или нет — хочу открыть в Ялте чебуречную. Пусть лопаются от злобы: «Чебуречная Аметхана! Сам буду делать чебуреки. Для друзей — особо, для них и уголок отдельный будет.

Мы пришли в восторг от этой идеи. Увы, ей не суждено было сбыться. Прекрасные, добрые мечты сильных, мужественных и честных людей, как редко вы сбываетесь! Но мечты моего мужественного народа?!

Разметан как стог сена бураном, как древняя ваза под дубиной варвара. «Я мать свою, — горло Аметхана снова как будто сжали подушкой — сам, один похоронил… по всем нашим законам. Тебе приходилось хоронить? Ты знаешь, что значит похоронить, как подобает? Прилетел — рядом никого, никого из друзей или знакомых. Ни одной татарки. Я сам обмывал её! Да вы представляете, что это такое!?»

«Да, Амет. ты настоящий сын, — тихо сказал Сервер, — а, сколько обошлось без похорон... сколько трупов!»

Совершенно естественно зашла речь о смешанных браках. Аметхан сослался на своих родителей.

Сервер ага — привел пример моих: «Вот его мать русская, а не часто и татарку встретишь, чтобы столько отдавала нашему народу».

Разметан, растоптан мой народ! Для него изобретена уродливая чудовищная маска, шутовской колпак, от которого с ужасом должны шарахаться люди, как от толпы «грабителей», «насильников», «предателей», нравственных и духовных уродов с «вывихом в голове». Народ, которого Горький увидел, в образе смертельно раненного Сокола, бросающегося с утеса в последний бой со смертельным врагом. А, Сокола подбадривал Уж! Легенда моего народа, с такой силой художественного общения поведанная миру писателем-революционером! Русский язык, на котором слуги царизма столько чернили и травили крымских татар, наконец, был направлен в интересах революции на подлинное и достойное отображение истинного и действительного. Революция остановила дубину варварства и сломала преступную руку, занесённую над судьбою «малых народов:

«Высокоодарённый тюркский народ в этой своей ветви в благодатных странах Крыма, на полуострове, где пересекались пути стольких народов, где перекрещивалось влияние Востока и Запада, не мог не развернуть совершенно своеобразной, мягкой, яркой и поэтической культуры. Всё это как нельзя лучше сказывается в песнях крымских татар, поражающих изяществом, соединением восточных и западных мелодий, и своей, редко в какой-нибудь другой песне встречающейся, утончённостью (...) богатейшей песни, этих татар-южан, этих детей моря, гор и неба!, жемчужины юго-востока (...). Мы от души желаем всяческого благоденствия и процветания нашим дорогим братьям крымским татарам, но мы знаем, что в последнее время на голову их обрушились многочисленные испытания...»

Так писал нарком А.В. Луначарский в предисловии к сборнику песен крымских татар, собранных и записанных певцом-этнографом Л.И. Кончевским. Страшный голод поразил тогда Крым. «Это гибель целой нации» — писал доктор Гидалевич. Опираясь на мысли Герцена и Толстого, Чернышевского, Горького, Ленина о крымскотатарском народе, в своём общенациональном Обращении, под которым стоит и подпись его полномочного представителя Аметхана Султана, крымскотатарский народ заявил в 1964 году: «После этих мыслей выдающихся представителей революционной демократии чего стоит жалкий писк этого злобного хора колонизаторов, душителей, этих врагов, этих рабов врагов, этих невежественных историков, бесцветных писателей… Позор этим врагам дружбы и равноправия народов, ставших рабами карьеры и наживы!»

Вспомнили мы эту «литературу», этих «писателей»-оборотней. оказавшихся способными не только перекрестить Мустафаева в Логунова, татарина в русского или узбека, героя в шпиона и предателя, но и целые народы в каких-то безобразных чудовищ.

Естественно, что разговор опять коснулся и темы смешанных браков, и здесь единодушно сошлись на том, что равноправие сторон — основа прочного брака. Потому такими удачными и счастливыми оказались смешанные браки, заключенные до войны. Аметхан. привёл в пример своих родителей. Сервер-ага сослался на пример моих. А после, войны? Какое страшное испытание ложится на ребёнка, на его психологию и мировоззрение, вдруг открывающего в прошлом тяжкое, страшное и гнусное, которое якобы затрагивает одну его линию! Предательство, измена, паразитизм, неверность слову, долгу, чести. И каково его родителям, особенно если они не видят сил и средств разбить, отвести, отвергнуть, эту гнусную клевету и провокацию и оградить от неё судьбу и будущее своего ребёнка! Смешанные браки — объективны, неизбежны, естественны, но их дорогу уродует, стесняет этот опасный груз. Время близилось к 12-ти. Перешли к непосредственной теме визита. Аметхан поинтересовался, что нового представителям сообщили из ЦК о ходе решения вопроса, вспомнил приёмы, на которых ему довелось бывать после XX съезда. Извинился, что за занятостью задержался с письмом к предстоящему приёму. В двух словах, передал его содержание; Достал письмо, пробежал глазами, подписал и вручил его Серверу-ага: «Вот текст моего выступления». «Копию дадим народу, пусть читают», — сказал Сервер.

«Да, – согласился Аметхан. Таков был порядок, таков он и теперь, — представитель строго подотчётен народу и представляет его только до тех пор, пока его действия отвечают интересам, чаяниям и требованиям народа. Интересы, чаяния и требования народа это есть интерес и забота советской власти, его воля — сущность советской, власти и интересов партии.

Да, насчёт награды», — вспомнил Абляким Селимович. — Зайди, получи, нехорошо ведь». «А, — махнул рукой Аметхан,— зачем она мне? Всё вызывали одно время обменять Сталинскую премию на Государственную, я так и не пошёл — задом в дверь не ходят. На День Победы Георгадзе увидел меня и потащил фотографироваться, как я ни упирался. Потом понял — на знаке Сталин изображён... Вот ему непременно захотелось иметь фото».

Мы попрощались. Надо было торопиться на электричку… Возвращались, покорённые цельностью натуры Аметхана. Не часто воинская доблесть, мастерство сочетаются в такой степени с мужеством гражданина, глубоким и спокойным взглядом, устремлённым в жизнь.

Прошло месяца два. В составе второй делегации представителей вновь приехали Дуфли Сейтмемет-ага и Сервер-ага. Первый был пенсионер, второй работал по найму «на асфальте». Дороги Узбекистана! Сколько ваших километров, сколько хирманов уложено черным, едко дымящимся тяжелым асфальтом, мозолистыми руками и жилистыми спинами крымских татар! Работа эта, как правило, сезонная, хлопок, например, начинает идти с августа и кончается порой в декабре. Так что месяца два-три асфальтировщики, как моряки дальнего плавания, отдыхают или подряжаются на другие работы.

По поручению с мест представители по случаю праздника пригласили Аметхана к себе, в гостиницу «Армения» на Неглинной, где в то время постоянно останавливались. Похоже, за ними были зарезервированы два номера на втором этаже, что давало пищу им для постоянных шуток.

Накануне Сервер ага предупредил меня: «Завтра найди время и приходи, Аметхан обещал быть. Диплом ночью пиши, если, надо. Когда-нибудь надо I будет написать об Аметхане — кроме тебя некому». Когда я полез в карман. Сервер-ага засмеялся: «Когда начнёшь работать, обязательно деньги будем брать». В отношении денег отчётность поставлена была очень строго, все расходы фиксировались в специальных гроссбухах, и это являлось одной из сторон строгой подотчётности подконтрольности представителей в их деятельности перед народом.

Аметхан с некоторым опозданием явился не один, а в сопровождении четырёх человек: «Это друзья-дагестанцы, пошутил Амехтан. — сели на хвост как мессершмитты, с утра не могу оторваться. Потому и опоздал».

Мы помогли гостям раздеться. Аметхан был в сером костюме с двумя звёздами Героя, других наград я на нём никогда не видел. Стол, сервированный под руководством Сервера-ага, был почти готов. Были ещё представители из Ферганы и Москвы. Пригласили к столу и молодого человека, жившего в этом номере, неизменно молча лежавшего на своей койке, но как-то раз, за час до своего отбытия, облачившегося в черную морскую форму, извлечённую из чемодана и проявившего недюжинные, но специфические познания в крымскотатарском вопросе.

Справа от меня оказался родственник, чуть ли не двоюродный брат Аметхана, не то канатоходец, не то эквилибрист, слева, на торце стола, у окна — Аметхан, другие два дагестанца сели напротив меня и канатоходца, который на днях вернулся из гастролей из-за рубежа, много, радостно говорил и не мог нарадоваться талоном на «Москвич». «Всего за 800 рублей купил — приговаривал он, щелкал языком, вытаскивал талон, разглядывал его, показывал нам, снова прятал и снова доставал и показывал: «Всего за 800 рублей купил!» Мы — ничего не оставалось — восхищались: турне, видимо, было удачным во всех отношениях. Его фонтанирующее довольство жизнью угнетало, хотя почему его должны были отягощать раздумья? «Там один у меня спрашивает интервью, значит: «Вы коммунист?» А я испугался, как бы ответить, кабы что не так, а потом говорю: «У нас все коммунисты». Ха-ха-ха! А он: «О! Да вы дипломат!» Ха-ха-ха! «Все, — говорю — коммунисты!»

«За 800 рублей купил!», — снова вспомнил он про талон.

«Все не могут быть коммунистами — между прочим, нарезая брынзу, обронил, улыбаясь своей мягкой, полной юмора улыбкой; Сервер ага, — тогда не было бы партии». Аметхан, беззвучно рассмеявшись, указал мне бровями на Сервера ага, сказал про брата: «Счастливый человек, за границы ездит. Это как то испытания в Крыму проводили: все полетели на своих самолётах, а меня на пассажирском повезли. Наверное, боялись, что в Турцию улечу. Дураки, или боялись, что я Крыма не найду? Выпьем за Крым!»

Выпили за Крым, Но тут он вспомнил вдруг, как сел ему на хвост мессер где-то над Крымом, а внизу транспорт с нефтью полыхает — поистине Чёрное море. Как провалился он в этот дым и I вынырнул прямо под брюхо врагу.

«Его надо поить побольше, чтобы он рассказывал. Я такой эпизод не читал нигде», подсказал мне сидевший от меня через родственника Аметхана филолог-москвич. «Аметхан без нянек знает, что ему надо», — подумал я про себя.

«И что, вы надеетесь добиться?» спросил молодой человек. «Конечно». «А сейчас чего приехали?» «Дополнительно подписи под обращением народа привезли. Запрос сделали о том, есть ли ответ руководства и какой ответ. Привезли Обращение нашей молодежи к руководству». «Как так?» — удивился парень. «Вот так, молодёжь, несколько тысяч человек о своих мыслях, о своём положении пишет. Обращаются, требуют, верят».

«Я вот с Булатовым работал» — вдруг продолжил молодой человек. — Слушай, говорю, а правда, что ты из-за крымских татар пострадал? Был обкомом, а стал речником захудалым?» Сам он уфимский. Он на меня матом, иди ты, говорит, со своими татарами. Да, говорю, здорово они тебе карьеру поломали. Ты их и раньше, наверное, не любил, а теперь всю жизнь ненавидеть будешь. Так ничего из него не вытащил, сколько ни старался.

Разговор сразу перекинулся на темы, о которых, естественно, булатовы будут помалкивать по гроб. Дагестанские друзья, как только речь заходила о I крымскотатарском вопросе, важно отмалчивались, обсуждали и распробовали закуски, восседали величественно, как гуси, всем видом демонстрируя, что такие мелочи их не, волнуют, не интересуют, как не интересует богатых родственников финансовое I положение пущенных по миру «кровников». И поэтому мы о них точно так же заботились, только с гастрономической стороны. Крутые народные побасенки, которые так любит рассказывать одна деревня про другую в Крыму, так и сыпались, и здесь блистали и Сервер-ага, и Мухсим-ага, и Дуфли, и Аметхан.

Сидели более часа. Спутники Аметхана начали его торопить. Мы попрощались. Аметхан сказал, как его найти при необходимости.

Тем временем в мире происходило множество и других встреч. Сталкивались судьбы и рушились жизни, напряжённо работала человеческая мысль. Некоторые из этих событий происходили, как бы 1 на другом конце той же сцены, связанные незримо единством темы, сценария и законов драматургии, которые, однако, в учебниках и хрестоматиях обычно не описываются.

В газете «Красная звезда» появилось сообщение (12 ноября 1965 г) о выходе в Махачкале книги очерков «Отважные сыны гор». И в книге и в сообщении в столичной газете был совершён маленький подлог, а именно: «Уважаемые т.т. Абдуллаев и Абибулаев!.. Что касается заметки, о которой упоминаете в своём письме, то в ней, к сожалению, действительно имелась неточность, выразившаяся в том, что национальность Аметхана Султана была указана ошибочно.

Признательны вам, что обратили на это внимание. Будем стараться, чтобы подобные неточности больше не повторялись. С уважением редактор по отделу авиации полковник подпись (Ф. Лушников)». («Красная звезда» исх. № 14/97201 от 10.12.65.).

В Дагестане менее церемонились. О самом подлоге в ответе отмалчивались, и подтвердили его планомерность:

«На ваше письмо (исх. вх. № КЖ-1150) сообщаю, что в книге очерков «Отважные сыны гор» помещён очерк о дважды герое Советского Союза Аметхане Султане потому, что его отец – выходец из аула Цоркра Кулинского района ДАССР.

Вр. и.о. начальника политотдела Дагвоенкомата майор подпись (Плесинов)».

(Махачкала, 4 декабря 1965 г., № 2723).

Стремление захватить у Аметхана родину и народ, его национальность и достоинство как частный случай захвата национальной родины у всего крымскотатарского народа и изображения этого народа особым — изуверским исконно предательским народом, прослеживается с момента выселения нации крымских татар под покровом ночи 18 мая 1944 года. До этого момента не возникало и не могло возникнуть условий для такого пиратского предприятия, равносильного, скажем, тому, чтобы В. Жуковского объявили турецким поэтом на том основании, что мать его – Сальха — пленная турчанка. Газета «Красный Крым» в № 45 (5757) от 24.09.43 г. поместила приветствие Аметхану в связи с присвоением ему первой Звезды Героя:

«...Мы гордимся тем, что Вы — сын крымскотатарского народа — доблестно и храбро защищаете нашу великую Родину от немецких варваров. Ваши героические подвиги в борьбе вдохновляют народы Крымской республики на скорейший разгром заклятого врага и освобождение нашего родного Крыма от немецкой нечисти. Вы, бесстрашно громя врага нашей Родины, тем самым гордо отстаиваете честь нашей орденоносной Крымской республики.

Секретарь Крымского обкома ВКП(б)

В. Булатов,

Председатель Президиума Верховного Совета

А. Менбариев

Председатель СНК

И. Сейфуллаев».

Для Аметхана не стояло проблемы выбора себе народа и национальной родины. В ответ на лобовые атаки, которые пошли после 1944 года, то есть после того, как подло и коварно была захвачена национальная родина крымских татар методом поголовного выселения и принудительного удержания на высылке, на лобовые атаки Аметхан отвечал тараном: «Ищите своего сына там, где потеряли. Я — сын крымскотатарского народа». На удары из-за угла, сыпавшиеся из какого-нибудь журнала «Математика и школа или из сборников упомянутого типа. Аметхан. конечно, и не обращал внимании, и не в состоянии был бы за ними следить — это всё равно, что на болоте гоняться за комарами. Своё слово он сказал. Это слово – жизнь «…Любовь и беспредельная преданность великой Родине не исключают любви к родному краю, к родным местам, могилам своих предков, наоборот, эта последняя любовь украшает и усиливает любовь к великой Родине, она украшает и обогащает человеческое счастье... Великая наша Родина состоит и из наших родных краев: великая дружественная семья советских народов состоит из наших народов, из наших семей. Всё, что мешает миру, счастью семьи и народа, должно быть заботливо изучено и устранено, ибо от этого зависит мир, дружба и могущество нашей страны, нашего народа.

Исходя из этих убеждений, во имя дружбы и счастья всех народов, я — сын своего народа, вместе с тем беспредельно преданный Великой Родине, родной Коммунистической партии — гражданин СССР — сын советского народа, обращаюсь к ленинской партии с просьбой:

1. Народ мой унижен, оскорблён тем, что безвинно, без нужды и основания выслан из родного края. Верните его в родной край — Крым.

2. У народа отнято равноправие. Восстановите это равноправие, верните его в монолитную дружественную семью народов СССР как равноправный народ».

Дважды Герой Советского Союза

Аметхан Султан. 

г. Москва.

5 февраля 1965 г.

На одном из банкетов, в застолье, в присутствии представителей крымскотатарского народа 3 декабря 1963 года, когда размах национального движения крымских татар был, пожалуй, наиболее внушителен и представители интеллигенции многих народов, населяющих нашу страну, наиболее энергично выражали свои симпатии и поддержку справедливым требованиям и чаяниям репрессированного народа, один очень знаменитый и очень титулованный писатель из Дагестана произнёс тост, о котором моментально разнеслось известие во всех краях проживания крымских татар:

То, что Аметхан Султан — герой героев — дважды Герой Советского Союза — знают все, а вот то, что трижды Герой, знают немногие.

После войны мы, дагестанцы, хотели сделать Аметхана дагестанским героем, он отказался. В Белоруссии хотели сделать его героем Белоруссии, он тоже отказался. В Ростове на Дону хотели сделать героем казачьим, он тоже отказался. В этом он показал себя как трижды Герой. В те годы это было нелегко. Аметхан всем заявил: «Я сын и герой Крыма, и — крымский татарин». Тогда это был действительно геройский поступок».

И хотя, тот очень знаменитый и очень титулованный писатель не сказал ничего нового и как бы описал маршрут бронзового бюста Аметхану в итоге всё-таки завершился на подлинной, то есть на настоящей, а не на второй или третьей «родине» героя. Тем не менее, уже одно то, что писатель сказал правду, а не ложь, сделало его в глазах крымскотатарского народа героем дня, и слава о его благородстве заблистала наравне с блеском его титулов и его произведений. Правда, тот факт, что человек не предал родину и свой народ, вряд ли по нашим народным традициям заслуживает высокого титула Героя — в противном случае у крымских татар сразу бы появилось несколько дважды Героев, но в глазах народа подвиги Аметхана как лётчика-испытателя не уступают его ратному подвигу. Крымскотатарский народ привык видеть в своей среде не награждённых Героев, их искусственно забытые и умалчиваемые подвиги, искажённую историю и историю искажения истории.

Тем временем здравицы упомянутого банкета, бросающие ретроспективный взгляд в прошлое, прозвучали несколько позже третьей встречи с Аметханом. Эта последняя встреча произошла в феврале 1966 года. Я уже окончил институт и более полугода работал в Дубне в ОИЯИ — Объединённом институте ядерных исследований, командированный туда для стажировки из серпуховского института физики высоких энергий. Раз в неделю по пути домой и обратно проезжал через Москву и поэтому своевременно был оповещён о предстоящем чествовании Аметхана, которому незадолго до этого исполнилось 45 лет. Чествование приурочили к очередной 48-й годовщине Советской Армии.

Мысль устроить чествование Аметхана зрела давно, и предложение вызвало горячий отклик во всех областях расселения крымских татар. На республиканской встрече представителей инициативных групп в Андижане (а на такие встречи народ с мест регулярно несколько раз в год направлял своих полномочных) эта мысль была уточнена, конкретизирована. Было решено преподнести подарок. Кто-то сообщил, что дагестанцы собрались преподнести Аметхану дорогой кинжал. Прошло около полугода. Идея о подарке, пройдя обсуждение под крышами народа, постепенно выкристаллизовалась в идею самого подарка. Эта идея, воплотившись в эскизы, затем и чертежи и, наконец, в сам подарок, воплощала в себе историю неразрывного единства народа и его героев, родины и истории, суть содержание и смысл советского патриотизма.

Жемчужина европейского юго-востока под сиянием Звезды; Сокол, неразрывно, всеми узами связанный с родной землёй, взлетает над ней, прикрывая её своими крыльями и вглядываясь в будущее. Подарок поручено было изготовить в Ферганской области.

В Москву в феврале 1966 года прибыла большая, около 150 человек, группа представителей, которой народ и поручил провести церемонию чествования. Представители сняли на один вечер помещение столовой вблизи Курского вокзала. Организация самого вечера сама по себе могла бы стать предметом отдельного рассказа. Ничто, никакое недоброе действие не должно было использовать или спровоцировать для своего торжества ни малейшей оплошности.

23 февраля, примерно за час до начала торжества, Аметхан и прибывший с ним его сослуживец Герой Советского Союза летчик-испытатель Максимов остановились на квартире проживавшего неподалеку на Садовом кольце подполковника Аблякимова Зейтуллы. Зейтулла-ага, окончивший в своё время филфак МГУ, к концу войны уже был подполковником, так и остался в этом звании, как, впрочем, большинство кадровых военных из крымских татар. Здесь, на квартире Зейтуллы-ага окончательно были обговорены детали церемонии. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я заметил свежие красные следы капель, похожие на кровь. Оказывается, минутами ранее на квартире уже побывала милиция в поисках предполагаемого то ли пострадавшего, то ли злоумышленника, однако эта версия не имела шансов на продолжение поисков.

Открыв дверь комнаты, и увидел Аметхана и Максимова в окружении целого сонма подполковников, бывших партизан и подпольщиков представителей крымскотатарского народа. Тут, были представители всех родов войск и всех видов ратного труда. «Здорово!» — прервав разговор, бросил мне Аметхан и, когда ему начали, было представлять меня, сказал: «Мы хорошо знакомы».

Тут сообщили, что всё готово и пора идти. Все пошли к выходу, и когда я тоже собирался выходить, меня остановил молодой, но седоволосый представитель из г. Маргилана: «Подожди, я тебе что-то покажу. Может быть, больше никогда не придётся увидеть». Мы остались одни. Он достал ящичек, подарок Аметхану». «Что это, микроскоп, что ли, — подумал я с удивлением. — С какой стати!?»

Парень снял крышку и подключил сувенир к сети. На круглой основе, обтянутой бордовым бархатом, на трёх шариках-ножках из пластика вишнёвого цвета помещалась цилиндрическая серебряная обечайки высотой 40 миллиметров, диаметром 180 миллиметров, покрытая сферическим прозрачным полированным куполом. На дне обечайки, как в сказочной табакерке, размещался набор из стекла и ювелирных камней.

Омываемый Чёрным и Азовским морями, покоился Крымский полуостров. Моря были выполнены из стекла бирюзового цвета. Полуостров выложен разноцветным искусственным жемчугом. Над узкой полосой ЮБК возвышались коричневого цвета горы, переходящие в палевый цвет степей и зеленоватый отблеск долин. В море стекали голубые змейки рек, зелёные дороги, рассекая полуостров, соединяли города Крыма, отмеченные рубинами. В центральном – самом крупном рубине, отмечающем Алупку, где родился Аметхан, было засверлено отверстие, в которое вмонтирована неоновая лампочка, освещающая искрящийся набор.

В зените плексигласового купола, покрывающего обечайку, алела пятиконечная звезда 25 миллиметров в диаметре. Сбоку из обечайки со стороны Качи на прозрачном шлейфе взмывает серебристая птица – точная копия МИГ, испытывавшегося Аметханом Султаном. По оси стремительной птицы, выполненной из серебра и имеющей длину 90 миллиметров проходит отверстие величиной со спичечную головку забранное линзой. Припав по совету моего спутника к линзе, я увидел цветной портрет Аметхана в парадном кителе с боевыми орденами,

Пятиконечная звезда в зените купола отмечала на карте Советской державы, контуры которой были нанесены на сфере, столицу нашей Родины — Москву. Одновременно она совпадала с остриём шпиля Спасской башни Кремля, контур которого четко вырисовывался на карте Родины. Часы на Спасской башне застыли, указывая 4.00. Что это за время? Час разбойного нападении фашистской Германии на нашу Родину? Час, когда началась вероломная и позорная операция выселения целого народа советской семьи народов, одного из её младших братьев? Стрелки безмолвно указывали 4.00.

Там, где сфера сходится с обечайкой, композиция туго схвачена золотой цепью. На обечайке — тонкая золотая пластина. Выгравирована надпись: «Славному сыну крымскотатарского народа дважды Герою Советского Союза Аметхану Султану от родного народа в честь 45-летия».

Подарок крымскотатарского народа своему герою, воплощающий идею неразрывной связи народа, родины, Отчизны, героя-сына, солдата отчизны, являясь подлинным произведением искусства и филигранной по технике исполнения, был выполнён народными умельцами. На изготовление подарка из народных средств — из средств Национального движения крымских татар было ассигновано 94 рубля 40 копеек, пошедших на оплату золотой пластинки для дарственной надписи. Тут следует оговориться. Когда подарок привезли в Москву, обнаружилось, что в тексте надписи пропущено слово. Десять московских гравёров отказались сделать вставку, опасаясь повредить надпись. Одиннадцатый, покачав головой и одобрительно произнеся: «Школа!», умудрился выполнить заказ, оплату которого тоже следует отнести на стоимость сувенира.

«Ну и натерпелся я страху, пока довёз. Представляешь, какая ответственность! Кому нужны оправдания, если бы не сохранил», — улыбнулся седоголовый и закрыл крышкой сувенир. Я в полной мере оценил его миссию, зная многочисленные перехваты документов, которые народ направлял руководству партии и государству.

Перед началом торжества все, кто не был занят поручениями, сфотографировались в сквере рядом со столовой, и зашли в зал.

В голове двух рядов соединённых буквой «П» сидели Аметхан и Максимов, несколько представителей. Здесь был установлен микрофон магнитофона, так что все основные выступления, которые произносились с этою угла, несмотря на несовершенство нашего прибора, записались вполне сносно.

Чествуя Аметхана. выступили по поручению пославших их трудящихся представители со всех концов страны, куда раскидала наш народ «операция» майской ночи 1944-го года и вся последующая: эпопея её противоборства курсу ленинизма и Советской власти. В выступлениях ясно раскрывалась и горячая всенародная любовь к своему герою, и неразрывная связь церемонии чествования со всей историей крымскотатарского народа, с праздником 23 февраля, с борьбой крымскотатарского народа за равноправное развитие на родной земле с волей и сутью советской власти и линии партии. Некоторые выступали со стихотворными приветствиями, несколько женщин исполнили любимые народные песни Аметхана. Выступивший с большим обобщающим приветствием представитель от Ферганы подчеркнул, в частности, центральную мысль чествования, что русское, советское оружие было и есть оружием крымскотатарского народа, направленным на защиту Отчизны, её социальных и революционных завоеваний от любого врага, посягающего на эти основы. С горячей искренней взволнованностью выступил товарищ Максимов, отметивший поразившую его связь Аметхана с народом. Аметхану преподнесён продемонстрированный всем присутствовавшим подарок народа.

С коротким ответным словом выступил Аметхан:

«Аркъадашлар!

Бугунь биз Къызыл Ордунынъ кьыркъ секиз йыллыгъыны къайд этерек, Москвада топландыкъ. Сизинъ манъа берген бу бахшышынъыз ичун чокь сагъ болуньыз. Мен Къызыл Ордунынъ 49 йыллыгъыны эпимиз Кьырымда къайд эткенимизни пек истейим, бизге анда яшамагьа къысмет болсун».

(«Товарищи! Мы сегодня собрались здесь, в Москве по случаю 48-й годовщины Советской Армии. Сегодня мы собрались в Москве в честь нашего народа, во имя его возвращения на родину, на свою землю. За Ваш подарок большое Вам огромное-огромное спасибо. Я горячо желаю, чтобы 49-ю годовщину родной Красной Армии мы все встретили в Крыму, живя там»).

Речь Аметхана была встречена горячей овацией. Вечер продолжался около двух часов. Танцевал хайтарму и Аметхан. Специальной информацией представители известили народ о проведённом чествовании, копии магнитозаписи. фотографии и тексты выступлений разошлись во все концы страны, на места поселения крымскотатарского народа,

2 февраля 1971 года пришла трагическая весть о гибели в испытательном полёте Аметхана Султана незадолго до того, как во главе советской делегации летчиков-ветеранов эскадрильи Нормандия-Неман он должен был вылететь в Париж.

Жизнь Аметхана перешла в фазу истории, в легенду. То есть не прекратилась, а начала осмысливаться, переосмысливаться, переиначиваться, крымским легендам досталось от «истории»! Здесь собственно и кончается описательная часть нашей повести и начинается аналитическая. Тут-то и показал себя каждый, кто называл или называет себя другом Аметхана, в истинном свете, так сказать, и с лица и с изнанки. Для истинного друга, для человека чести вообще память о мёртвом друге — более строгий судья, чем может быть, глаза живого друга. Для подлеца, для человека без чести — мертвые не разговаривают.

Трудно без волнения читать полные невысказанной боли тяжестью утраты воспоминания Лавриненкова, Рытова, Гареева. «Бесценным даром Отечественной войны — дружбой с дважды Героем Советского Союза Аметхан Султаном. Мы… легко узнавали друг друга в многоголосом эфире неба войны — видимо, по татарскому акценту. Хотя отец Амета был дагестанцем, сам он считал себя татарином по матери, учился до войны в татарской школе. Правда. Расул Гамзатов в книге «Мой Дагестан» приводит такой эпизод: на вопрос, кем он считает себя — героем дагестанского народа или татарского, Амет ответил: «Я — Герой Советского Союза» («Советская Россия», 27.01.80 г.).

Понятны недоумение и немой протест Мусы Гареева, — Расул Гамзатов посмертно дал Аметхану не только «новую» национальность, но и новое имя, то есть оскорбил память и его родителей:

«Был у меня знаменитый друг дважды Герой Советского Союза Аметхан Султан. Отец у него дагестанец, а мать татарка. Жил он в Москве. Дагестанцы считают его своим героем, татары — своим.

— Чей же ты? — спросил я его однажды. — Я герой не татарский и не лакский, — ответил Аметхан... — Я — Герой Советского Союза. А чей сын? — Отца с матерью. Разве их можно отделить друг от друга? Я — человек» — писал Расул через несколько месяцев после гибели «своего знаменитого друга».

Нельзя, во-первых, не заметить пошловатый налёт литературщины низкого пошиба в этих «репликах», приписанных Аметхану, противоречащих всему, что было написано самим Аметханом или его друзьями в своих мемуарах. У Гамзатова Аметхан вдруг заговорил жаргоном циркача-канатоходца, изрекая такие «шедевры», что он «сын отца с матерью», «человек»... Получается, что если личность осознает, что только народ ему мог дать, язык, разум. Родину, Отчизну, то эта личность — не «человек»?! Какой вздор, Расул!

Есть у нашего народа — крымскотатарского — национальный Герой Польши — Одаманов, погибший, защищая в рядах партизан эту страну. Неужели признание польским народом, народной властью Польши заслуг Одаманова, его звание национального Героя Польши отняло у него национальную принадлежность, Родину, Отчизну, наконец? Нет! Поляки называли его Миша-татар, они не пытались украсть его у нашего народа, чтобы таким образом увеличить славу польского народа, польского оружия. Эта слава не таким образом завоёвывается, не нуждается в таких фальсификациях. Между тем, и Мишку-татара постигла участь, которую готовят Аметхану: долгое время упорно, вопреки истине, наперекор фактам Одаманова изображали казанским татарином, пока точку в этой неблаговидной возне не поставила «Красная Звезда» своей статьей «Ещё раз о Мишке-татаре»

Но, допустим на минуту, что Аметхан признавался Гамзатову, что де, минуя какой бы то ни было народ, не принадлежа никому и ни чему, кроме отца с матерью и, следовательно, стоя в стороне от судьбы и трагедии своего народа, он сразу являлся Героем Советского Союза подобно тому, как Минерва вышла из головы Юноны. И он, ставший по прихоти Гамзатова Ахмедом, по аналогу с Неизвестным солдатом является неизвестным Героем, – не татарским, не лакским, но тем более не русским, не корейским и никаким другим. И допустим, во-вторых, что такой «философии» придерживается и сам Гамзатов, – ведь иначе получится, что он сознательно дискредитирует Аметхана. Допустим это. Но вот проходит десять лет и тот же Гамзатов о том же дважды Герое Советского Союза пишет: «Другой мой земляк (кто в ряду героев-дагестанцев – Ю. О.)… Аметхан Султан каждый свой рассказ о тяжёлом бое с фашистскими стервятниками заканчивал словами: «И с этого боя на родной аэродром вернулся я на крыльях сгоревших в бою братьев». («Известия», 22.02. 1981 г. № 44 (19720).

Итак «знаменитый друг» стал «земляком», или как писал в «Советской России» в январе 1973 года корреспондент этой газеты из Махачкалы некий А. Грач, соратник Гамзатова «Дагестанец Аметхан Султан…» и т.д. и т.п. («Имени Героя»). Итак, героя сначала делают неизвестным (и приписывают это перекрещивание ему самому), чтобы потом дать ему «вторую родину».

Нет, Расул, останови коня своей «фантазии». Ведь этот трюк с головой выдаёт истину, что Аметхан – сын именно крымскотатарского народа, которому также вероломно дают «вторую родину», чтобы закрепить захват настоящей – единственной родины. И, наконец, может быть, ты ещё себе не выбрал родины – ведь ты и не земляк Аметхану?! И, в конце концов, надо же быть последовательным.

В книге «Мой Дагестан», там же где Аметхан перекрещен в Ахмедхана без роду-племени, цитируется одна пресс-конференция в Махачкале для 38 корреспондентов, аккредитованных в Москве:

…Вопрос: Я прочитал поэму Митарова. В ней он утверждает, что он не аварец, не тат, не табасаранец, но дагестанец. Что вы на это скажете?

Абуталиб (поискав глазами Митарова): – «Слушай, Митаров, то, что ты не аварец, не кумык, не тат, не нагаец, не лезгин, я давно знал. Но что ты и не табасаранец, я слышу впервые. Кто же ты? Завтра, может быть, ты напишешь, что ты и не Муталиб и не Митаров (как Расул перекрестил Аметхана – Ю. О.). Вот я, например, Абуталиб Гафуров. Я, во-первых, лакец, во-вторых, дагестанец, в-третьих, поэт страны Советов. Или можно считать наоборот: во-первых, я советский поэт, во-вторых, я живу в республике Дагестан, а в-третьих, – я по национальности лакец и пишу на лакском языке. Это всё во мне нерасторжимо. Это моё самое дорогое сокровище. Ни от одного из них я не хочу отказываться. За это я пойду в огонь». («Роман-газета» № 5 (723) 1973 г.).

Почему же для Аметхана, чьё простое мудрое и мужественное слово хорошо известно и зафиксировано самыми высокими документами, почему для него измышляются низшие сорта мысли? По-моему Аметхан дал ответ на этот вопрос, размышляя о трагической судьбе своего народа.

А в чём причина двойной морали? По-моему, здесь ответ даёт сам Гамзатов в этой же книге: «…Ложь – это не ошибка, не случайность. Это – черта характера, которая может укорениться. Это страшный сорняк на поле твоей души». (Гамзат Цадаса – сыну Расулу Гамзатову. «Мой Дагестан», ч.1, 227, М., 1965 г.).

Случайно ли Аметхан избран мишенью этой лжи, этой «болезни души», как назвал ложь один школьник на страницах «Правды». И тут мы внезапно, не желая, пришли к проблеме, может быть, просто к теме о критике и самокритике. Не любят, как правило, самокритику, а напрасно. Зачем ждать, когда кто-нибудь начнёт критиковать, – глядишь и копнёт глубинку. А не лучше ли самому – кое в чём показниться, кое от чего отвести подальше, было бы мастерство красиво сказать. А заодно даже эти ошибки свои подать повыгоднее. Итак, по сему – Аметхан? Ну, а почему Шамиль?

«…В 1951 году ты написал стихи, очерняющие Шамиля, а в 1961 году написал стихи, восхваляющие Шамиля. Над теми и другими стихами стоит имя Расул Гамзатов. Теперь мы хотим знать – один и тот же это Расул или два разных? И какому Расулу верить?» (ч.1, стр.88).

А дальше уже пошла самокритика на высшем литературном уровне. Действительно, а какому Расулу верить – Расулу-71 или Расулу-81? А что нас ждёт в 91 году? «Стрелу, попавшую в тело, можно выдернуть. Но можно ли выдернуть стрелу, попавшую в сердце?» (там же). Поистине не найден ли рецепт бессмертия?

«Блеск времени ослепил меня… если говорить серьёзно, я был тенью времени. Известно же: какова палка, такова и тень» (там же). Вон оно как – время виновато. Ну, бог с тобой, Расул, был тенью, стал светом – конъюнктура изменилась. Да уж больно тень и свет смахивают друг на друга.

Мой отец говорил мне:

– Не тронь Шамиля. Если тронешь, до самой смерти не будет тебе покоя. (Там же стр.92). Шамиль – дух народа, Шамиль – его совесть. Это – его история, его ненависть к тирании и тиранам. Аметхан – это олицетворение народа. Это его сын, это его представитель. Отщепенцы не представляют ни одного народа. Герой не может быть героем, если он без народа, вне него. Не трогай Аметхана, Расул, у него было чистое сердце, он не был рабом конъюнктуры, тенью от палки. Он воплотил лучшее из своей эпохи, он достойно представлял свой народ на земле и в небе, в дружеском застолье и на приёмах в ЦК. Аметхана можно представить себе без звёзд Героя – ведь мы, по крайней мере, его видели – героя-испытателя – без третьей и четвёртой звезд Героя. Но его нельзя представить вне народа и его судьбы. Спаси бог, Расул, твой народ от такой судьбы!

Повесть моя кончается. На похоронах Аметхана присутствовала делегация представителей крымскотатарского народа, отчитавшаяся на республиканской встрече о ходе траурной церемонии. Аметхан похоронен на Новодевичьем кладбище. Памятник, установленный на могиле, создан по инициативе крымскотатарского народа на народные деньги и, частично на средства института, где работал Аметхан – лётчик-испытатель, дважды Герой Советского Союза.

ОСМАНОВ Ю.Б.

Фергана.

1971 – 1981 г.

Р.S. Со времени написания очерка много утекло воды. Появились воспоминания лётчика писателя Афиногенова, многие строки которого об Аметхане как бы выписаны из настоящего очерка – правда пробивает себе дорогу жизни. Гласность, истина победят.

Март 1988 г.

«Ленинец» 29 декабря 1990 г., 12 января 1991 г.,

26 января 1991 г., 2 февраля 1991 г.

Comments:

Яндекс.Метрика